День обмена

[Terra-Phantasia]

Есть тексты-диктаторы, а вдохновение бывает типа "удар по голове и дыхание в спину".
Вот оно - то самое, написала - стала чуть легче.
На самом деле персонажи появились еще на прошлой недели, но я не позволила их себе проявить. А тут...позволила, потому что они мне не позволяли жить.
Пока я писала и меня успели похвалить в процессе, я даже с этим согласна была. Сейчас уже в сомнениях, эээ, потому что оно СТРАННОЕ. В смысле, часть меня вполне понимает про зверя-обоснуя, но все равно странно не мне, как автору, а как мимокрокодилу.
Писалось на самом деле на "день обмена".



У Ёжи ботинки красные, темно-коричневые, такие, чтобы не видеть текущую кровь. Все впитывают в себя ботинки у Ежи, и никто не знает почти, почему у него красные ботинки.
Ежи ходит по миру, в своих красных ботинках, да с неизменный посохом и сумой.
Суму, правда, порой и крадут - но это, на самом деле, для Ежи- полная ерунда. Что приходит, что уходит, а что остается - это все ерунда. За тысячи лет Ежи уже почти не хромает, и сменил уже столько туфель, ботинок и посохов, что, наверное, и не перечесть.
Сейчас в суме у Ежи три медных монетки с побережья Тханга, да несколько бутылей вина, мясной пирожок Торемского рынка - укушенный всего раз, номерное кольцо перелетной птицы, звездное небо над южной степью, да может что-то еще, завалившееся за подкладку.
Ежи не помнит.
Опираясь на посох, Ежи идет и в тишину, в темноту, проходит прямо через болота, на ботинки его налипает грязь, смывается с водой, а ботинки почти не меняют цвет, а там, где он проходит, остается коричневатый след.
Разглаживаются морщины на его лице, светает, начинают петь птицы, а Ёжи идет, пока может, потому что сейчас, на границе ночи и дня - он может попасть туда, куда стремится.

На границе ночи и дня шелестят травы, а свежая роса холодит ноги, и пробирается прямо к коже, дурь и блажь - будто обувь какая-то защитит здесь от воздуха, воды, земли или огня.
Дурь и блажь, потому что всякое почти, что принесешь с собой, теряет здесь свою привычную материальность и сдает позиции.
Лапти, резиновые сапоги, ботинки, что угодно - а роса все равно холодит ноги.
Полчаса до рассвета, предрассветные сумерки - и пение птиц. Почти совершенное, сладкое пение.
Живое, нереальное, фатума.
Пение птиц, да шелест их крыльев - заполняют собой пространство, и шагу уже почти не ступить, они всюду.
Боян касается струн. Старые гусли начинают звучать, и мелодия наполняет пространство.
Падают на землю птицы, мертвым градом падают, а Боян идет дальше - и почти всякая птица исчезает, так и на коснувшись земли.
Воздух кажется сладким, влажным, и солнце пробирается в лес, касается стволов деревьев, а Боян все идет, молча идет, и те, кто остались в живых, подпевают ему.

Две бутыли вина осталось в погребе Яромиры, но больше ей и не надо, хватит им вина - на добрую вечность и на мгновение встречи, и потому разбавляет Яромира воду вином, так, чтобы окрасилась сладкая вода красным, так, чтобы заполнить водой с десяток бутылок, да расставить их рядом с праздничным столом да белой скатертью.
Скоро будет светать, очень скоро; сменится долгая ночь светлым утром, но до рассвета пока далеко, ровно столько, чтобы сплести из поздних трав огромное полотно, да разложить его на поляне перед домом.
Тишина стоит такая, и воздух кажется будто ледяным, как всегда бывает перед таким рассветом, во времени, растянутом на почти бесконечность.
Кутается Яромира в теплую шаль, да ждет.
Мигает в небе звезда, вспыхивает, исчезает, да сваливается прямо на расстеленное на земле полотно, потом одна, еще одна... Горят звезды в небе, в воздухе, а Яромира сидит на крыльце, да смотрит, как догорают последними всполохами звезды под ее ногами, да рассыпаются в пепел.
Проходит звездопад, и очень быстро начинает светлеть.
Собирает Яромира звездный пепел, поднимает полотно с земли, да развешивает его на натянутых веревках позади дома.
Рассыпает звездный пепел Яромира по черной-черной-черной земле, налетает ветер, да подхватывает часть пепла и уносит ввысь, разносит звездную пыль над домом Яромиры, над лесом, над миром.
Чистое полотно развевается на ветру, а солнце окрашивает его в золото, да начинают петь птицы, и на появившейся под ногами траве поблескивает роса.

Пение птиц то нарастает, но уменьшается, и слышит Яромира песнь, идущую издалека.
Гости идут в ее дом, но нет причины спешить к своему крыльцу, все равно не успеет дойти.
Стоит Яромира, слушает песнь, сплетающуюся с редкими птичьими голосами, да поглядывает по сторонам. Падает маленькая птичка рядом с ней с ветки, да остается на земле, Потом еще, и еще.
Двигается Яромира вокруг поляны, собирает птиц, - их не так уж много, а солнце поднимается все выше.
На поляну они выходят одновременно, и песнь стихает.
Несет в руках Ежи двух мертвых птиц: одну сладкозвучную, певчую, а вторую - небесного охотника.
В руках у Бояна - его гусли, и лес смыкается за его спиной.
Руки же Яромиры заполнены полностью, и медленно двигается Яромира вперед, стараясь не растерять собранное ею богатство.
- Мог бы и аккуратнее быть, - кричит Ёжи через поляну, и все вместе, с разных концов - с одной будто бы скоростью, идут к крыльцу.

На дубовом столе свежее вино чертит карту мира, с морями, реками и океанами. Медные монетки лежат на побережье Тханга, Боян вытягивает ноги под столом, и лениво перебирает струны.
Яромира подливает воду с вином, а запъяневший Ежи, перекатывая в руке монетку, начинает рассказ, и сплетается музыка со словами, вино превращается в море, красное море Тханга, море вина, или море воды - кто ж его знает, что сегодня случится.
Отходит Яромира чтобы принести птиц, да отправляет в водоворот мертвого сокола, дикую и домашнюю певчую птичку.
...С раннего утра да до самого вечера, пьют вместо соленой воды сладкое, мягкое виноградное вино на побережье, и море окрашено красным, и птицы поют так, что в сказку попал.
Наполняют спешно бурдюки вином, да ловят диковинных рыб, и, те, кто вернулся из моря говорят, что если отплыть далеко в море - да прислушаться на мгновенье, можно услышать тихую незнакомую речь, переплетающуюся с волнами, бьющимися о борт, да пение вдалеке, похожее на пение сирен....

Кончаются наполненные водой с вином бутыли, и захмелевший Ежи роняет свою монетку, да засыпает прямо на столе: шел он долго, целую вечность, и все, что было с ним - это долгий, путь, снова стирающий ноги в кровь, да вода с вином - с самого утра.
Стихает музыка, перестают дрожжать на гуслях струны, и Боян разминает плечи.
Карта мира меняется, превращается в сплошной водоворот - да прямо в него вытряхивает все содержимое сумки Ежи Яромира, а Боян снова ей подыгрывает.
Туда же отправляются почти все птицы, лишь немногие из них - ощипываются, да отправляются на разделку.
Ёжи спит, и видит сны, сны-кошмары и сладкие сны, сны про начало и конец, сны, в которых можно бегать босиком по лужам и они не окрасятся красным, сны, в которых невозможно отстирать одежды от крови.
Переносят его на лежанку, и Яромира разматывает старые бинты на его ногах, смывает кровь, рвет полотно и заматывает кровоточащие раны свежей тканью.
Боян разделывает убитых им птиц, а потом сам укладывается спать, положив на стол свои гусли.
Яромира же не ложится, - Яромира делает мерки, таков договор: каждый в день встречи приносит что-то свое, что-то дает другим, что они сами получить не в силах.
Яромира шьет одежду, да готовит жаркое в печи. Погреба незаметно наполняются принесенным Ежи вином, а с последним стежком Яромира сама засыпает, присев на крыльце.
Когда она проснется, их будет ждать долгий, долгий и еще более пьяный, свежий, стирающий границы всех миров вечер.