Никто не хочет еще в месяц писательской активности поиграть? Я уже начала сама, уговорила брата - но написав уже на второй день. Так что - не по порядку.
В голове сегодня у меня сегодня жуткая каша, если что. Не правилось и не перечитывалось, а то таким глубоким ночером - все равно не видно косяков. Тексты - в обратном порядке написания. От последнего к первому.

Солнце высоко над головой, и панамка уже, честно говоря, вообще не спасает, ничего уже не спасает от этой жары - даже тени, и легкая рубашка, и короткие шорты, и шлепки на босу ногу.
Лето кажется бесконечным - в хорошем смысле, нет никакого завтра, нет никакого вчера, и, ну, может быть, есть еще обед - часа через два, но это еще не скоро. И утро есть, но уже где-то далеко - горячее, хоть солнце еще низко, и роса есть на траве, и хлебные крошки, и ты с охотой сам съедаешь мягкий хлебный кусочек, а кусочек скатываешь в плотный мякиш, насаживаешь на крючок, и закидываешь подальше. И бегаешь вокруг маленького пожарного пруда, то туда, то сюда, ожидаешь поклевки, и переговариваешься громким шепотом - чтобы рыбу не спугнуть, хотя рыба почти вся все равно прячется поглубже, и так уже жарко - чего к солнцу лезть.
...Но утро - это давно.
А сейчас можно на минуточку снять после долго бега шлепки, и пройтись по горячей земле - чуть мягкой в тени, и растрескавшейся на солнце. А потом снова одеть - и снова бежать, зажав покрепче в кулаке захваченные из дома деньги. Потом шумно, в компании, выбирать перед старым синим фургоном мороженое, которое больше всего хочется, уже четвертой за день, между прочим.
А потом медленно идти и с наслаждением съедать выбранный стаканчик. Иногда - медленно, растягивая вкус. Иногда - быстро и жадно, а не то потечет по рукам...
Солнце - высоко, мимо летают пчелы, и трава - почти до панамки.
Мороженое скоро кончится, но - зато - дадут воду. И можно обливать друг друга, под видом поливания грядок.
И снова нет никакого вчера и завтра.



Холод подобрался к нему в начале весны. Он предчувствовал его всю зиму, но так и не заметил его приближения.
Движения становились дерганными, он кутался в одеяло и одевал второй свитер.
А за окном медленно таял снег, вылезала трава и цвели сады.
...Люди снимали с себя слои одежды, и начинали ходить босиком. Он - закутывался в шарф и шел все дальше на юг. Холод преследовал его, и не было ничего, что могло бы заставить его согреться. Он пил только что вскипевшую воду, и не обжигался.
Лед становился его частью.
Он шел все дальше, а солнце с каждым днем все выше поднималось над горизонтом.
В Мейн он зашел в конце празднования середины лета. На полях за селеньем разгорались костры, а он кутался в шарф и натягивал поглубже шапку. Из под одежек его торчал только кончик носа, да длинные, растрепанные тусклые волосы.
Костер разгорался, и он стоял неподалеку, и не было никому до него дела. Как будто не входил жарким летом в селенье по-зимнему одетый незнакомец, и не глядит он на праздничный костер, ни говоря ни слова.
Ни на секунду не отрывая глаз от костра, он медленно снял с себя почти все, и после этого сорвался с места - и бросился прямо в разгоревшийся костер.
Только тогда его и заметили, но было уже поздно. Костер полыхал, разгорался, и не было никакой возможности вытащить его оттуда. Сначала кто-то закричал в толпе, а потом - прямо из костра - молчащего костра, вставшего внезапно стеной достался один долгий, и какой-то нечеловеческий крик.
...Пока продолжалась суета, бежали за ведрами - очень быстро - река-то рядом, не больше пяти минут прошло, костер, почему-то, совсем прогорел. Словно свернулся сам в себя.
На месте праздничного кострища, на тлеющих углях и черной земле, лежал младенец с огненно рыжими волосами. Через пару мгновений раздался его громкий, отдающий эхом недавнему крику - плач.
Пробирающийся к сердцу холод ушел в небытие, и даже воспоминаний о нем пока не осталось. Потом, со временем, они вернуться.
Потом, когда он в первый раз пройдет по снегу босиком - и не замерзнет. Когда огонь будет ласково касаться его рук - и не обжигать.
Потом, спустя много весен, когда он точно будет помнить, что фениксы - не всегда птицы.



У меня есть секрет. Маленький такой секрет - большей частью, даже от самой себя - секрет. Но теперь, наверное, уже и не секрет. Был секрет.
"С любовью", и подпись с датой - и сколько лет назад это было, и чем я тогда занималась, вообще не вспомнить, на самом деле. ...->Даже класс вспоминать не хочу, хотя точно знаю, что слова эти написаны - с твоим красивым росчерком, где-то на парте, может, прямо на уроке.
Вот есть у меня всего два слова - от тебя, "С любовью", откуда-то из далекого, почти несуществующего прошлого, которое забылось уже совсем, за много месяцев тяжелой, виноватой вражды. Для меня-то так точно виноватой, я же не хотела, чтоб так вышло, а иначе - совсем не умела, и вышло так, как вышло. Тяжело, грустно, и раняще в разные стороны.
И где-то позади остался почти не тронутый блокнот с надписью на первой странице, и вечера телефонных разговоров, и написанные истории.
И почему-то теперь я думаю, что если очень постараюсь, найдя листок, я буду вспоминать не сдавливающую грудь собственную вину и несвободу, а листочек с надписью - "С любовью", и буду вспоминать, что где-то там так оно и было.
И, может, даже научусь на своих ошибках.