Хочу утащить этот перевод еще и сюда, чем-то он меня тронул, так, что не хочется затерять совсем. Прочитала - и две недели не могу закрыть.)
Утаскиваю целым текстом, потому что личный дневник, и куда затеряется со временем статья из медиума - не известно. А бложик, я, если что, выкачивать целиком буду.
А еще на медиуме переводчика обнаружилась еще целая прорва интересных переводов, включая Пратчетта. "Настоящий рассеяный профессор: ч.1" ч.2. и целая куча всякого еще!




Предыдущая версия была опубликована в 1992 году в разделе «Размышления» журнала Allure, под названием «Незнакомка внутри». Я хорошенько ее подкрутила с тех пор.

Собаки не знают как выглядят. Собаки даже не знают какого они размера. В том, что их вывели таких странных размеров и форм, без сомнения наша ошибка. Такса моего брата, восьми дюймов в холке, нападет на датского дога в полной уверенности, что способна разорвать его на части. Когда маленькая собачка атакует лодыжки большой собаки, та часто просто стоит, выглядя растерянной: «Мне ее съесть? Она меня съест? Я больше, чем она, так ведь?» Но потом датский дог, воображая, будто он размером с пикапу, придет и попытается взобраться к вам на руки, и размажет вас по полу.
читать дальше
Мои дети сбегали, увидев дирхаунда по имени Тедди, поскольку Тедди был так рад их видеть и так вилял своим кнутообразным хвостом, что сбивал их с ног. Собаки не замечают, когда залазят лапами в запеканку. Собаки не знают, где они начинаются и заканчиваются.

Кошки совершенно точно знают, где они начинаются и заканчиваются. Когда они медленно проходят сквозь дверь, которую вы держите для них открытой, и замирают, оставляя свой хвост на дюйм или два с другой стороны, они знают об этом. Они знают, что вы должны держать дверь открытой. Вот почему там их хвост. Это кошачий метод поддерживать отношения.

Домашние кошки знают, что они маленькие, и что это имеет значение. Когда кошка встречает опасную собаку и не может совершить горизонтальный или вертикальный побег, внезапно она утраивает свой размер, надуваясь в своего рода странную меховую иглобрюхую рыбу. И это может сработать, ведь собака снова растеряется: «Я думала, это была кошка. Разве я не больше кошек? Она меня съест?»

Однажды я встретила огромный, черный, шарообразный объект, левитирующий над дорожкой, издающий кошмарный стонущий рык. Он преследовал меня по всей улице. Я боялась, он может меня съесть. Когда мы добрались до дому, он начал сдуваться и тереться о мои ноги. И я узнала своего кота, Леонарда; что-то его испугало на другом конце улице.

У кошек есть ощущение внешнего вида. Даже когда они умываются в этой нелепой позе с одной лапой за ухом, они знают, над чем вы хихикаете. Они просто решают не обращать внимания. Когда-то я знала пару персидских кошек; черная всегда укладывалась на белой подушке, а белая выбирала черную подушку рядом с ней. И дело не в том, что они хотели оставить шерсть, где ее будет видно лучше всего, хотя кошки всегда внимательны в этом отношении. Они знали, где лучше всего смотрятся. Леди, обеспечивающая их подушками, называла их кошками-декораторами.

Многие из людей похожи на собак: мы правда не знаем, какого мы размера, какой формы, как мы выглядим. Самыми яркими примерами подобного неведения должны быть люди, разрабатывающие сидения в самолетах. С противоположной стороны, людьми, имеющими самое точное, яркое ощущение своего внешнего вида, могут быть танцоры. В конце концов, внешний вид танцоров — это то, чем они занимаются.

Полагаю, это справедливо и для моделей, но в более ограниченном смысле — в модельном деле важно только то, как вы смотритесь перед камерой. Это очень отличается от того, как танцоры по-настоящему живут в своем теле. Высоким самоосознанием должны обладать актеры, они учатся знать, что делают их тело, лицо и выражение, но актеры используют в своем искусстве слова, а слова — великий создатель иллюзий. Танцовщица не может сплести вокруг себя экран из слов. Все, что у нее есть — это ее внешний вид, осанка и движение.

У танцоров, которых я знала, не было иллюзий или сомнений по поводу места, которое они занимали. Они часто наносили себе вред — танцы убивают ноги и не очень хороши для суставов — но они никогда, никогда не влезали в запеканку. На репетиции я видела прислонившегося к высокой иве юношу из труппы, который осматривал свою лодыжку. «Ай, — сказал он, — на моем почти идеальном теле вавка!» Это было очаровательно и забавно, но еще это было правдой: его тело почти идеально. Он знает это, и знает, где его недостатки. По мере возможностей он поддерживает его в почти идеальном состоянии, потому что тело — его инструмент, медиум, способ зарабатывать на жизнь, создавать искусство. Он обитает в своем теле в полной мере, как ребенок, но с куда большим пониманием. И он счастлив по этому поводу.

Мне это нравится в танцорах. Они гораздо счастливей тех, кто сидит на диетах или занимается упражнениями. Ребята выходят на пробежку у нас на улице, топ-топ-топ, угрюмые лица, остекленевшие глаза, которые ничего не видят, уши, заткнутые наушниками — если бы на обочине была запеканка, их странные аляповые кроссовки обязательно бы ее размазали. Женщины бесконечно обсуждают сколько фунтов за прошлую неделю, сколько фунтов осталось. Если они увидят запеканку, они закричат. Если ваше тело несовершенно, накажите его. Кровью и потом, и прочая ерунда. Совершенство, это «стройность», «подтянутость» и «сила» — как мальчик-атлет двадцати лет, девочка-гимнастка двенадцати. Что это за тело для мужчины пятидесяти лет или женщины любого возраста? «Идеальное»? Что идеальное? Черная кошка на белой подушке, белая кошка на черной… Округлая смуглая женщина в ярком платье… Существует множество способов быть идеальной, и ни один из них не достигается через наказание.

У каждой культуры есть идеал человеческой красоты, особенно женской красоты. Удивительно, насколько жестоки некоторые из этих идей. Антрополог, живший с племенем инуитов, рассказывал мне, что если можно положить линейку на скулы женщины и она не коснется носа — женщина считается сногсшибательной. В данном случае, красота, это очень высокие скулы и очень плоский нос. Самым ужасным критерием красоты, какой я встречала, были перевязанные ноги в Китае: их калечили, останавливали рост, чтобы стопа была в три дюйма длиной. Это увеличивало привлекательность девушки, а значит ее цену. Вот это действительно кровью и потом.

Но все это серьезно. Спросите любую, кто работал восемь часов в день на трехдюймовых каблуках. Или я вспоминаю, как училась в школе, в 40-е: белые девочки завивали волосы жаром и химикатами, а черные девочки выравнивали их химикатами и жаром. Домашней краски еще не было, а многие дети не могли позволить дорогие процедуры, так что они были в отчаянии, поскольку не смогли следовать правилам, правилам красоты.

У красоты всегда есть правила. Это игра. Я презираю игру красоты, когда вижу, что ее контролируют люди, захапывающие состояния, которых не волнует, кому они навредят. Я ненавижу ее, когда замечаю, как она делает людей настолько недовольными собой, что они голодают, травят себя и деформируют свое тело. По большей части я просто играю по маленькой, покупаю новую помаду, радуюсь красивому шелковому платью. Оно не сделает меня прекрасной, но оно само прекрасно и мне нравится его носить.

Люди украшали себя столько, сколько были людьми. Цветы в волосах, линии тату на лице, сурьма на веках, красивые шелковые платья — вещи, из-за которых вы хорошо себя чувствуете. Вещи, которые вам идут. Как белая подушка идет ленивой черной кошке… Это приятная часть игры.

В большинстве мест и времен есть одно правило — красивы юные. Идеал красоты всегда молод. Отчасти это простой реализм. Юность прекрасна. Чем старше я становлюсь, тем лучше это вижу и больше получаю от нее удовольствия.

Но мне все сложней и сложней стоять перед зеркалом. Кто эта старая леди? Где ее талия? Я вроде как смирилась с исчезновением моих темных волос и тем, что вместо них получила все эти серые, поникшие штуки, но теперь я даже это потеряю и закончу с розовым скальпом? То есть, ну хватит уже. Это еще одно пигментное пятно или я превращаюсь в аппалузу (пятнистая порода лошадей)? Какого размера должны достигнуть суставы пальцев, прежде чем их можно будет перепутать с коленом? Не хочу ни знать, ни видеть.

И все же я смотрю на мужчин и женщин — моего возраста и старше — на их скальпы, суставы, пятна и шишки. И хотя все они интересные и разные, они не влияют на то, что я думаю об этих людях. Некоторых из них я считаю очень красивыми, а других нет. Старикам красота не достается даром вместе с гормонами, как молодым. Она в костях. В том, кто этот человек. Все больше и больше она связана с тем, что сияет сквозь скукоженные лица и тела.

Я знаю, что волнует меня больше всего, когда я смотрю в зеркало и вижу старую женщину без талии. Не то, что я потеряла красоту — я никогда не была настолько красива, чтобы переживать. Меня волнует, что эта женщина не выглядит как я. Она не та, кем я себя считала.

Однажды моя мама рассказывала, как гуляя по улице Сан-Франциско она увидела блондинку, идущую ей навстречу в точно таком же плаще, как у нее. Она с шоком поняла, что видит себя в зеркальном окне. Но она не была блондинкой, она была рыжеволосой! — ее волосы медленно потускнели, а она всегда думала о себе, видела себя, рыжеволосой… пока не заметила перемену, которая на мгновение сделала ее незнакомкой.

Наверное, мы как собаки: мы на самом деле не знаем, где начинаемся и где заканчиваемся. В пространстве — да; но во времени — нет.

Предполагается (в медиа, во всяком случае), что все маленькие девочки с нетерпением ждут полового созревания, чтобы надеть «тренировочные лифчики», прежде чем там будет что тренировать. Но позвольте мне высказаться за детей, боящихся и стыдящихся изменений, которые пубертатный период приносит их телу. Я помню как пыталась радоваться странному тяжелому чувству, дискомфорту, волосам, где раньше не было волос, жиру в местах, где его до этого не было. Все это должно было быть хорошо, поскольку означало, что я Превращалась в Женщину. И моя мама пыталась помочь. Но мы обе были стеснительными, и наверное обе немного боялись. Превращение в женщину — это большое дело, и не всегда хорошее.

Когда мне было тринадцать и четырнадцать я чувствовала себя уиппетом, заключенным внутри большого, грузного сенбернара. Интересно, часто ли мальчики так себя чувствуют, когда растут. Им всегда говорят, что они обязаны быть большими и сильными, но мне кажется, некоторые из них скучают по изяществу и гибкости. В детском теле очень легко жить. Во взрослом — нет. Меняться тяжело. И это настолько невероятная перемена, неудивительно, что многие подростки не знают, кто они. Они смотрят в зеркало — это я? Кто я?

А затем это происходит снова, когда вам шестьдесят или семьдесят.

Кошки и собаки умней нас. Они смотрят в зеркало однажды, когда они котята и щенки. Они восторгаются и бегают вокруг, охотясь на котенка или щенка за стеклом… а потом они понимают. Это трюк. Обманка. И никогда больше не смотрят. Мой кот встретит мои глаза в зеркале, но никогда свои.

То, как я выгляжу, определенно часть меня и наоборот. Я хочу знать, где я начинаюсь и заканчиваюсь, какого я размера, и что мне идет. Меня поражают люди, говорящие, что тело неважно. Как они могут так считать? Я не хочу быть бестелесным разумом, парящим в стеклянной банке из научно-фантастического фильма, и я не верю, что я когда-нибудь стану бестелесным вечно парящим духом. Я не «в» этом теле, я это тело. Талия или не талия.

Но все равно, есть во мне нечто, что не меняется, не изменилось, сквозь все удивительные, восхитительные, пугающие и разочаровывающие трансформации, через которые прошло мое тело. В нем есть личность, которая не ограничивается внешним видом, и чтобы найти ее, узнать ее, мне приходится смотреть сквозь, смотреть в глубину. Не только в пространстве, но и во времени.

Я не потеряна, пока не потеряю свою память.

Существует идеал красоты юности и здоровья, который никогда на самом деле не меняется, и всегда правдив. Существует идея красоты киноактрис и рекламных моделей, идеал красоты-игры, который постоянно меняет правила и никогда не бывает полностью правдив. И существует идеал красоты, который сложней определить или понять, потому что он заключается не только в теле, но там, где тело и дух встречаются и определяют друг друга. И я не знаю, есть ли у него правила.

Можно попытаться описать этот вид красоты как наше представление о людях на небесах. Я не имею в виду буквальные Небеса, обещанные религией, как догмат веры. Я имею в виду мечту, страстное желание снова встретить наших любимых умерших. Представьте, что «круг не сломан», вы встречаете их снова «на том прекрасном берегу». Как они выглядят?

Люди давно это обсуждают. Я знаю одну теорию, что каждому в раю тридцать четыре года. Если это включает людей, умерших в младенчестве, думается, они очень торопились вырасти на той стороне. А если они умерли в восемьдесят три, должны ли они забыть все, чему научились за эти пятьдесят лет? Конечно нельзя слишком буквально воспринимать эти образы. Если так поступить, можно столкнуться со старой, холодной истиной: их нельзя взять с собой.

Но здесь таится настоящий вопрос: Как мы помним, как мы видим любимого человека, который умер?

Моя мама умерла от рака в восемьдесят три, ее мучала боль, ее селезенка увеличилась так, что деформировалось тело. Такой ли я ее вижу, когда думаю о ней? Иногда. Хотела бы я чтобы это было не так. Это правдивый образ, но он размывает, затягивает тучами образ, который правдивей. Это одно воспоминание среди пятидесяти лет памяти о моей матери. Оно последнее во времени. Под ним, за ним, лежит более глубокий, сложный, постоянно меняющийся образ, созданный воображением, рассказами, фотографиями, воспоминаниями. Я вижу маленькую рыжую девочку в горах Колорадо, нежную девушку-студентку с печальным лицом, ласковую, улыбающуюся молодую мать, талантливую женщину-интеллектуала, несравненную кокетку, серьезную артистку, умелую стряпуху — я вижу как она раскачивается, пропалывает сорняки, пишет, смеется — я вижу бирюзовые браслеты на ее деликатных, веснушчатых руках — я вижу, на мгновение, все это одновременно, передо мной мелькает то, что не может отразить ни одно зеркало: дух, проносящийся сквозь годы, красоту.

Наверное это то, что великие художники видят и рисуют. Наверное поэтому усталые, старые лица на портретах Рембрандта дарят нам такое удовольствие: они показывают красоту не в глубину кожи, а в глубину жизни. В фотоальбоме Брайана Ланкера I Dream a World, лицо за морщинистым лицом рассказывают нам, что старение стоит того, если оно дает время заняться созданием души. Не все наши танцы мы танцуем телом. Великие танцоры об этом знают, и когда они прыгают, их души взмывают вместе с ними — мы летим, мы свободны. И поэты знают этот танец. Пусть скажет Йейтс:

О брат каштан, кипящий в белой пене,

Ты — корни, крона или новый цвет?

О музыки качанье и безумье —

Как различить, где танец, где плясунья?

(Среди школьников. Перев. стих.: Григорий Кружков)


Переводчик: Артем Киселик (? судя по всему), канал @fantasy_sf (medium telegramhttps://medium.com/@loyosh78/кошки-собаки-и-танцоры-2c930b4728d5