ТЕРРИ ПРАТЧЕТТ О ТВОРЧЕСКОМ ПРОЦЕССЕ,
или как делались «Мелкие боги»

Встать, позавтракать, включить текстовый процессор, уставиться в монитор. Еще поразглядывать монитор.

Продолжить рассматривать монитор, но повернуться ухом в сторону
почтальона. Если повезет, будет большая сумка писем, которая приведет к занятому работой утру. Последний роман только что ушел к издателю. Нечем заняться. Большая пустота в центре мира.
читать дальше
Почта прибыла. Одно письмо на листике из блокнота, просят подписать
фотографию.

Ладно, ладно, займемся исследованием. То что нам нужно знать для сюжета следующей книги о Плоском мире как-то касается черепах. Появилась смутная идея о говорящей черепахе, которая будет важной частью действия.

Не знаю почему; черепаха просто всплыла из подсознания. Возможно
повлияли собственные черепахи, всплывшие из спячки и сейчас пародирующие Бертрана Рассела в теплице.

Найти книгу о черепахах в коробке в другой комнате.

Обязательно переделаю книжный стеллаж. Уже скоро (моей умной идеей было подготовить стеллаж в гараже, все аккуратно подрезать, вымерять и тому подобное, два слоя лака, потом принести все части в дом, собрать, сотни аккуратно расставленных книг. Интересный научный эксперимент: что случится с деревом, которое неделями лежало в холодном, сыром гараже, после того как его внезапно принесут в теплую сухую комнату? В 3 часа утра я выяснил, что каждый его кусочек внезапно съеживается на одну восьмую дюйма).

Интересное примечание в черепаховой книге напоминает нам о том, что
самой известной в истории была черепаха, упавшая на голову знаменитого греческого философа… как же этого типа звали? Очень знаменитый мужик, когда вспоминают о падающих черепахах. Внезапный порыв срочно и подробно исследовать вопрос, включая мысли черепахи о произошедшем. Продолжаю думать, что это был Зенон, но уверен, что не он.

На то, чтобы выяснить, что это был Эсхил, понадобилось двадцать минут.
Не философ, драматург. Под его влиянием ранняя драма обратилась к
высокорелигиозным темам, послужив платформой для решения моральных конфликтов и выражения величия мысли и языка. А потом пронзительный свистящий шум и спокойной ночи. Из любопытства посмотреть про Зенона. Ах, это он был тем, кто сказал, что нельзя поймать черепаху.

Мог бы предупредить Эсхила.

Еще почитать про молитвенные колеса и, без особых на то причин, Уильяма Блейка. Пока этим занимался, позвонила дама, спросила, не дантисты ли мы.

Определенно сейчас поработаю. Творческая пружина определенно на взводе.

С головой окунулся в работу и занялся бэкапом диска. Вот в чем прелесть текстового процессора. В старые дни печатных машинок, все чем вы могли себя занять, когда с творческими порывами были проблемы — заточить карандаши и почистить «е» булавкой. Но с текстовым процессором у вас появляются бесконечные возможности для занятий пустяками, написания макросов, тщательного регулирования часов и т.д.: все это честная работа.

Сидеть за клавиатурой перед монитором — это работа. Тысячи офисов
существуют по этому принципу.

Уставиться в монитор.

Задуматься, почему орел сбросил чертову штуковину на драматурга. Не
может быть для того, чтобы разбить панцирь, как пишут в книге. Орлы не
дураки. Греция вся состоит из камней, как же орел из всей Греции с
прицельной точностью выбрал лысую голову Эсхила? И как правильно
произносится Эсхил?

Фонетический словарь в коробке. На чердаке.

Лестница в гараже.

Надо помыть машину.

Обед.

Серьезная утренняя работа, правда.

Назад к монитору.

Уставиться в монитор.

Еще одна женщина звонит. Спрашивает, не Парадиз ли мы. (Похоже, у мотеля выше по дороге телефонный номер отличается только на одну цифру от нашего.) Дать забавный ответ номер три.

Уставиться в монитор.

Задуматься, может, это и не ошибка орла была. У него просто была своя
работа, он отлетал слишком много миссий, господи, тебя вышвырнут из
воздушно-орлиных сил, если ты будешь слишком переживать из-за невинных философов, на которых ты сбрасываешь черепах. Уловка-22. Нет.

Уставиться в монитор.

Нет. Очевидно же, что все это изначально было идеей черепахи. У нее была обида на драматурга, может он обидел черепах в последней пьесе, может какая-нибудь оскорбительная шутка по поводу скорости, может быть очки в черепаховой оправе: ты грязная крыса, ты убил моего брата. Угнать орла, схватившись за ногу отчаявшейся птицы, как черепаха на логотипе «Друзья Земли», приглушенным голосом указывая ему направление, вектор 19, бипбипбип, Джеронимоооо…

Уставиться в монитор.

Задуматься, есть ли у орла еще что-нибудь, за что может ухватиться
отчаянная черепаха.

Заглянуть в энциклопедию о птицах в ящике на лестнице. Ох.

Ужин.

Уставиться в монитор. Крутить в голове идею снова и снова. Черепахи,
лысая голова, орлы. Хмм. Нет, не может быть драматург. Кого черепаха
может сразу же невзлюбить?

Полночь…

Уставиться в монитор. Смутно осознать, что правая рука нажала на правую кнопку мыши, чтобы создать новый файл. Медленно начать дышать.

Написать 1,943 слова.

Кровать.

Уже показалось, что сегодня ничего не выйдет.

Переведено из A Slip of the Keyboard. Collected Non-Fiction by Terry Pratchett.
https://www.livelib.ru/group/109/post/29835-terri-pratchett-o-tvorcheskom-protsesse-ili-kak-delalis-melkie-bogi?utm_source=subscription&utm_medium=email&utm_campaign=scifi_sep_2017&utm_content=default&usid=197077377

ч.1 ч.2

Инаугурационная профессорская лекция в Тринити-Колледж, Дублин, 4 ноября 2010 года

Мне нравится Тринити-Колледж. Надеюсь когда-нибудь еще раз там побывать, хотя сейчас у них кто-то новый во главе, поскольку профессор Дэвид Ллойд теперь заведует Университетом Южной Австралии — очень далеко от Дублина. Когда они предложили мне стать профессором, я спросил: «Вы с ума сошли?»

Они ответили: «Да. Мы ирландцы.»

читать дальшеДамы и господа университета, и уважаемые гости.

К собственному удивлению, я обращаюсь к вам, как последний и самый сомнительный профессор. Только недавно я не мог даже написать «академик» и теперь я один из них.

Приветствую вас как автор пресловутого Плоского мира, который три десятилетия писал человек с только одной пятеркой в дипломе, и поскольку ее поставили за журналистику, она скорей всего не считается. Хотя, странным образом, иногда я натыкаюсь на свидетельства того, что создаю академиков. За годы я получил довольно значительное количество писем от благодарных родителей, рассказывающих мне, что их сын — а это обычно их сын — в руки не брал книг, пока не обнаружил Плоский мир, и внезапно он начал читать словно демон, и прорвался в университет, и я всегда смущен, но рад, когда профессора говорят, что помнят, как стояли в очереди за моим автографом, когда им было девятнадцать. Смущен и рад, да, и еще чувствую себя очень, очень старым.

Этот вечер может стать весьма интересным экспериментом для всех нас, поскольку вот что вы сделали, дамы и господа, — вы взяли и добыли себе настоящего рассеянного профессора. Всем известно, потому что я приложил все свои силы, чтобы это было известно, что у меня странная форма Альцгеймера, которая называется задняя корковая атрофия, и которую я бы описал как топологическую версию традиционной болезни. Если кратко, у меня топологические проблемы, когда дело доходит до сложностей вроде вращающихся зеркальных дверей, где мне нужно напряженно думать, чтобы понять — выхожу я или захожу. Хотя, по правде, я большую часть жизни провел, не зная выхожу я или захожу. Еще стало проблемой надевать трусы по утрам, пока я не понял, что для решения нужно перевернуть ситуацию в голове и посмотреть с другого направления. Как все разумные мужчины моего возраста, я ношу брифы с Y на передней части (надеюсь, вы записываете), но как бы я ни пытался, шансы надеть их правильно 50 на 50. Дело не в том, что я не знаю, куда засовывать ноги, и они никогда не оказываются на моей голове, но разобраться, где зад, где перед — это другая история. Мне понадобилось некоторое время, чтобы понять, что нет смысла возиться с трусами из-за того, что мои координация моих глаз и мозга испытывает сложность с их деконструкцией. Таким образом, если Y оказывается не на том месте, просто спустите проклятую штуковину на пол, обойдите ее и снова наденьте с противоположной стороны — работает каждый раз. Плюс, разумеется, оздоровительное упражнение.

Я не буду извиняться за то, что рассказываю вам это, особенно поскольку несколько пожилых джентльменов, слыша это признание, подумают: «Чертовски хорошая идея! Я должен попробовать!»

В любом случае, я должен сказать, что вчера — и тот день снова начался с оздоровительной прогулки вокруг трусов, я зашел, правильно скоординированный в паховой области, в свой офис, где я работаю над вторым черновиком романа и это чертова литература, и сейчас я уже знаю, когда я в хорошей форме — я практически летал.

Обычно, если рядом нет теплого тела, чтобы помогать мне с ранними черновиками, я диктую большую часть компьютеру, что дается гораздо легче любому, кто происходит от болтливой обезьяны. Это не идеально, поскольку Первый Закон Пратчетта о Цифровых Системах заключается в том, что если они достаточно сложны, то действуют совершенно так же, как аналоговые системы, и у них возникают собственные идеи. Ситуация, будто верхом на хорошей, но нервной скаковой лошади: ты понимаешь, когда она готова пуститься галопом и когда нужно ее притормозить. В любом случае, даже если мои способности к печати чудесным образом вернутся, я продолжу рассказывать истории, потому что истории нужно проговаривать.

Пока я с вами, в Дублине, я буду говорить с молодыми людьми — то есть, с теми, кто младше меня — которые, даже с риском для собственных душ, хотят зарабатывать писательством, и у всех у них есть чудесная возможность выяснить, что мои работы, по крайней мере первый черновик, совершенно инстинктивны, пока я смотрю фильм в своей голове, и только на втором черновике я подступаюсь к тому, что собираюсь сказать.

Это мне напомнило: много лет назад, я говорил людям, что на самом деле не знаю, как писать и оставлю эту дискуссию, цитирую: «умным чувакам в университетах». С тех пор эту цитату вернул мне ваш декан по исследовательским работам — достойный парень, но по моему мнению слишком худой для этой должности — заметив, что теперь я один из этих умных чуваков! Официально! Я был потрясен, а ведь вся моя жизнь состояла из потрясений, о чем я еще расскажу…

Как бы там ни было, есть и досадная неприятность. ЗКА путает мою память, и для меня почти невозможно читать записанную речь. Запись означает, если говорящий надеется удержать аудиторию, что его взгляд должен легко переходить с тщательно подготовленного текста на аудиторию. У меня отняли эту силу. Так что я попытаюсь произнести речь по памяти и с помощью моего почтенного ассистента Роба Уилкинса, с которым я договорился, что он, периодически, учитывая, что все мы здесь друзья, будет перебивать меня, когда посчитает нужным, замечаниями вроде: «Ты им не рассказал о гиппопотаме, старый слабоумный пердун», в каковых случаях я буду отвечать: «Благодарю, но будь добр запомнить на следующий раз, что правильно говорить “Проф. Сэр Слабоумный Старый Пердун, Офицер Ордена британской империи, и Дежурный по Доске”, будь так любезен.»

Почему я все это рассказываю? Потому что такова правда этого мира, и мир становится старше, а я, с моей техникой, удачливей многих других.

Дважды, когда я говорил о вещах вроде Альцгеймера и эвтаназии, всегда готовые помочь христиане сообщали, что я должен попытаться рассматривать свою болезнь, как дар от Бога. Лично я предпочел бы коробку конфет. В любом случае, в этом может быть какая-то правда, поразительно искаженная правда, потому что болезнь заставила меня посмотреть на мир, как и на трусы, с новой перспективы, что, по словам Г.К. Честертона, и является ролью фэнтези. И теперь я живу в своего рода фэнтези, и я узнал, что во мне растет твердость, о которой я никогда не подозревал, взгляд на мир, по сравнению с которым Боб Дилан может выглядеть, как человек слегка раздосадованный правительством. Не так давно я легко дрейфовал по миру, иногда мягко отталкиваясь от берегов. Я начал открывать глаза, что привело к ужасной склонности задавать вопросы власти, потому что власть, которой нельзя задавать вопросы, — это тирания, и я не приму ее, даже если это тирания небес.

Но все-таки задавать вопросы власти, это, в принципе, не атака на нее, хотя власть всегда именно так и считает, поскольку власть должна постоянно подтверждать свое право на правление; и если это делается силой, это означает, что мы имеем дело с тиранией. Святые небеса, не могу поверить, что я рассказываю об этом ирландцам! Просто подумайте: четверть часа рационального мышления и англичанин превращается в ирландца.

Недавно организация, расположенная недалеко от моего дома, вынуждена была сократить штат. Они вызывали своих сотрудников в офис какого-то функционера, который им сказал, что, цитирую: «они были удалены». Это попало в местные новости, но самое удивительное, что никто, после столкновения с этим далеком, не вмазал ублюдку и не поджег его стол. Я бы внес за них залог.

Мы живем в продажном мире, которым по большей части управляют считающие люди, и, поскольку они могут считать людей, они думают, что люди — это цифры. Мы принимаем полуправду, мы научились думать, что должны делать, как говорит правительство, хотя на самом деле правда в том, что правительство должно делать то, что мы ему говорим. Правительства боятся. В Англии, в отличие от Ирландии, где, как я понимаю, вы можете лупить друг друга удовольствия и развлечения ради как на свадьбах, так и на похоронах, правительство не любит референдумы, потому что это бы означало, что глупые люди, то есть люди, которые не политики, принимали бы решения, которые лучше оставить глупым и, как мы все больше и больше убеждаемся, нечестным политикам. Они презирают нас пока не приходит время выборов, во время которых они притворяются, что это не так.

Тем временем на Среднем Востоке три человека, верящих в одного и того же Бога, вцепились друг другу в горло? Насколько глупым может быть наш вид? И мы продолжим быть глупыми, пока не поймем, что Железный век прошел. Я пишу фэнтези и я бы не смог придумать ничего подобного.

Наверное вас не удивит, что среди моих предков были ирландцы, но я подозреваю, они у всех были, как все мы, в некотором смысле, в родстве с Шарлеманем.

У моей мамы, которая к сожалению уже не с нами, был ирландский дедушка, рассказывавший ей в детстве истории и радовавшийся, рассказывая, как она передавала их мне, когда я был совсем маленьким. Я был слишком юн, чтобы их запомнить, но иногда я подозреваю, что многие из них скрывались в далеких уголках моего подсознания, ожидая момента, чтобы вырваться, когда, к ужасу богов литературы, в мои руки попал первый текстовый процессор. Я почти уверен, что одна из них показалась в «Дамах и господах», поскольку у этой книги неуловимо ирландская конструкция.

Я многое должен родителям. Моя мама видела, как меня произвели в рыцари, но знаете, она бы гордилась еще больше, если бы могла рассказывать о «моем сыне, профессоре». Они вырастили меня с добротой, где необходимо, с короткими и эффективными периодами строгости и — спасибо за это их последнее решение — совершенно безо всяких религиозных убеждений. Насколько мне известно, никто из моих родителей не ходил в церковь во взрослом возрасте с религиозным умыслом.читать дальше ч.2 Я знаю, что кто-то с маминой стороны был католиком, но только потому что однажды, когда мне было шесть лет, я нашел распятие и — чем очень ее развеселил — подошел к ней с крестиком в руках и сказал: «Мам, я нашел палку с акробатом на ней!» И хотя, насколько я знаю, она никогда не молилась, акробат переезжал с ней в каждый дом и после ее смерти я перерыл все ее вещи, пока его не нашел. Он лежал передо мной, когда я писал эту лекцию. Я всегда считал его примером для подражания, но, возможно к сожалению, «Происхождение видов» попалось мне раньше Библии.

Ребенком я не читал ради удовольствия. Чтение ассоциировалось со школой и кроме того, я отставал. Черта, свойственная моей жизни. Начиная с того, что я поздно родился! Могу сказать, что это было шоком, но не для моей матери, лежавшей и ждавшей меня несколько часов после назначенного времени. Или три чертовых часа, как она говорила мне позже.

Через несколько лет, когда пришло время школы, моя семья еще была на праздниках и я пропустил первый день. А Первый День, как все знают, это важный день. День, когда ты заводишь друзей и врагов, и, что важней, выбираешь крючок, на котором будет висеть твой дождевик следующие три или четыре года. У меня мог быть танк! Я мог бы претендовать на солдата! Я даже не возражал бы против улыбающегося солнышка и мог быть счастлив с пурпурной собакой, но нет, не я, я остался с двумя проклятыми вишенками. И так я отставал, но вы не можете слишком уж отставать с моей мамой, которая учила меня читать с любовь, заботой и привязанностью — а когда это не сработало, взятками: пени за каждую идеально прочитанную страницу; что впоследствии оказалось очень мудрым вложением с ее стороны, особенно гораздо позже, когда они переехали в новый дом в довольно богатом и ухоженном районе…

Как бы там ни было, она сделала ошибку, научив меня слишком многому для своего возраста. Я помню, потому что этот эпизод вытатуирован в моей психике, день в третьем или четвертом классе, когда учительница спросила нас откуда берется дождь. Так вышло, что мама рассказала мне о круговороте воды и как моря медленно испаряются в небо, формируя облака, которые затем летят над землей, охлаждаются и выпадают дождем. Конечно все умные ребята, те, чьи крючки не были отмечены ягодами, подняли руки и издавали «меня, мисс, меня, мисс» звуки, но учительница заметила слабоумного ребенка, который поднял руку выше всех. И после ее удивленного кивка, я триумфально выкрикнул: «Море, мисс!»

Результат? Насмешки класса, подначки учительницы, не потрудившейся спросить, почему я так сказал. Даже смущенным ребенком я думал в ужасном замешательстве: «Ну, не может же она считать, будто я не знаю, что дождь падает с неба, но она спросила откуда он и я сказал правду». Для подобных учителей отведен особый круг ада, и он прямо по соседству с тем, что подготовлен для преподавателей, которым не нравится, когда родители учат детей читать перед школой, и через одну жаровню от людей, считающих, что детям нужно давать только подходящие для них книги, и я вот что скажу, круг этот недостаточно велик или недостаточно низко находится. Конечно, я не сказал маме, потому вы никогда не говорите маме, просто на тот случай, что это может доставить еще больше неприятностей, но что-то начало бурлить и расти во мне, в этом я уверен. Но я продолжал. В моей школе персонал принимал решение, когда тебе было шесть, основываясь на твоем умении читать, пройдешь ты или нет странный экзамен с одиннадцатибальной системой. Победители отправлялись в различные грамматические школы, в то время как проигравшим доставалось то, что называлось современной средней школой, где не смолкал плач и скрежет зубовный, особенно твой.

И поскольку, несмотря на все усилия мамы в принципе научить меня читать, я не прошел этот тест, я был помещен среди козлищ, а не агнцев, и это было лучшим, что когда-либо происходило в моем образовании, потому что я был сообразительным парнем, пусть и немного странным, и со всеми этими агнцами, которых учителя провели сквозь экзамен, я, мальчик, который всегда был средним по успеваемости, внезапно смог стать лучшим, почти не прикладывая усилий. А как вы знаете, когда вы наверху, вы хотите там оставаться. И так, впервые, я тяжело работал.

Где-то в это время, пока я был в Лондоне с моими родителями, дядя дал мне книгу «Ветер в ивах», и я взорвался. Я никогда не слышал о подобных книгах. Книги были штуками, которые тебе читали учителя, но здесь был этот крот, у которого был друг, который был крысой, у которого был друг, который был барсуком, и у всех у них был друг, который был жабой, и не просто жабой, потому что эта жаба могла водить машину и быть перепутанной с прачкой! И даже я был почти уверен, что хотя прачка скорей всего не была претенденткой на конкурс Мисс Мира, вряд ли ее можно перепутать с жабой.

Я не мог выразить свои чувства в тот момент, потому что не владел для этого языком, но сейчас я могу сказать, что понял с огромным удовольствием, как автор пудрил нам мозги, играл с нами, выкручивал слова! Где, черт побери, я могу найти еще? — думал я.

В связи с этим я вспомнил, пока писал это, что в то время я волновался о лошади. Помните? Лошадь, которая тащила канареечного цвета караван в книге? Я помню, как будучи ребенком думал, что все эти животные могут говорить и не обязаны работать, чтобы обеспечивать себя, как мой папа, в то время как тягловая лошадь делает всю работу, все время, и у нее нет голоса. Кратковременное чувство, которое я тогда испытал, было чистым социализмом. И вот так я стал субботним мальчиком в местной библиотеке, жадно выписывая себе еще один библиотечный билет каждый раз, когда появлялась книга, которую я действительно хотел прочитать. И я читал все подряд.

Это было своего рода цепной реакцией: одна книга отсылала тебя к другой, и ты читал ее, и переходил к следующий, безо всякого порядка, метода или плана, кроме возможности прочитать их все, и так я читал «Лондонские рабочие и лондонская беднота» Мэйхью в тоже время, что читал книгу Туве Янссон «Муми-тролли», и читал я эти книги с одной интонацией внутреннего голоса.

Что-то я считал чепухой, и скорей всего так и было, но возник паттерн; я взял книгу о Шелковом пути, просто потому что это интересно звучало, и она привела меня к истории, которую мы не изучали в школе, не потому что учителя были плохими, но потому что никто на самом деле не думал, каким должно быть образование. Я помню, как изучал в школе Хлебные законы, но только смутно припоминаю, о чем они; однако я помню, что они были промахом правительства в ущерб бедным. Так что здесь ничего не изменилось! Но настоящая история — история, которую все должны знать — начало Земли, танец континентов, путешествия человечества, развитие науки — об этом мало говорилось в школьной программе, но к счастью в библиотеке, благослови ее Бог, все это было в изобилии.

Для меня образование в библиотеке было похоже на собирание огромного пазла из научной фантастики, истории и палеонтологии. Я все их читал будто они были частями одного целого, и в холистическом смысле они определенно были.

Еще один прорыв произошел, когда где-то в двенадцать лет я открыл магазины подержанных книг; там были книги, которые больше не попадали на библиотечные полки. Моя местная библиотека в Биконсфилд была превосходной новой библиотекой с превосходными новыми книгами. Но мой папа сказал мне, что в деревне Пенн есть магазин подержанных книг, на велосипеде недалеко, хотя трудно ехать на велосипеде, когда возвращаешься с двумя полными, раздутыми хозяйственными сумками книг, висящими на руле. Это был восхитительный книжный, там я научился юмору.

Я выбрал простой путь, хотя простой путь часто не так уж и прост. Я прочитал ради удовольствия каждый брошюрованный Панч от 1840 до середины 60-х. Почему? Ну, не для того, чтобы получить урок юмористического писательства, но смеха ради. Тем не менее, урок я получил, потому что читал лучших сатирических и юмористических писателей столетия, включая Марка Твена и Джерома К. Джерома, чей лаконичный стиль, мне кажется, имеет сходство, даже несмотря на то, что между ними был океан. Джоффри Уилланс и Рональд Сэрл радовали меня, создав цикл Молсворт. Вы знаете, конечно? Лучший школьный юмор в книгах Down with Skool!, Whizz for Atomms, How to be Topp, и Back in the Jug Agane. Затем я начал впитывать колумнистов вроде Бичкомбера, Патрика Кэмпбелла, Роберта Робинсона и не в последнюю очередь, определенно не в последнюю, Алана Корена — возможно, если говорить о юморе наблюдений, короля среди них.

Я читал все это, когда я был, по меркам конца пятидесятых, еще ребенком, читать дальше->> но делая это ради чистого удовольствия, я с силой давил на педаль роста; я выяснил, что юмор должен быть актуальным и читая заплесневелые тома Панча я подхватил, через диффузию, темы, заботы и даже речевые паттерны тысячелетия, что равносильно банковскому вкладу для писателя. Я не искал идеи, техники или, это ужасное слово, трюки, я просто впитывал. Пожалуй, это делают все писатели, каждый по-своему, поскольку трудно представить автора, который не был сначала читателем. Я был поражен богатством, лежащим передо мной. Я учился у мастеров и думал о том, чему научился. На самом деле я тогда об этом не знал, но мельница Сатаны начала движение в моей голове и через некоторое время превратилась в писателя, но как каждая мельница, она нуждается в размоле. (И если вы не знаете, что такое размол, посмотрите! Вы же ученые!)

Больше всего меня впечатлило умение Алана Корена передавать манеру разговора среднего, запутавшегося англичанина, но особенно тех, кого мы привыкли называть рабочим классом. Я знал это, потому что моя лондонская бабушка брала меня на рынок и каждый пекарь, зазывала, торговец, любитель заядлого торга, кондуктор автобуса, и даже моя бабушка, говорили диалогами Корена. Чудесный человек.

Я помню шутливый спор с мамой после того, как лондонская бабушка сказала мне, что можно определить, куда идет автобус, потому что его название написано впереди. Моя мама рассказала мне о греческих мифах, и упомянула первый марафон, который пробежал Фидиппид — он бежал из Марафона в Афины, как знает каждый школьник, ну, знал — и я помню, как предъявил маме веский аргумент, что раз он бежал в Афины, то он скорей бежал Афины, а не Марафон, потому что вполне определенно так бы оно и было, если бы он работал в лондонском транспорте. Аргумент, который моя мама снисходительно приняла, не выдав мне подзатыльник.